В самом деле, это было забавное зрелище: как скоро бросят калач в воду, то несколько из самых крупных карпий (а иногда и одна) схватят калач и погрузят его в воду; но, не имея возможности его откусить, скоро выпустят изо рта свою добычу, которая сейчас
всплывет на поверхность воды; за нею немедленно являются и карпии, уже в большем числе, и с большею жадностью и смелостью схватывают калач со всех сторон, таскают, дергают, ныряют с ним, и как скоро он немного размокнет, то разрывают на куски и проглатывают в одну минуту.
И вдруг он исчез. Что тут случилось — щука ли его заглотала, рак ли клешней перешиб, или сам он своею смертью умер и
всплыл на поверхность, — свидетелей этому делу не было. Скорее всего — сам умер, потому что какая сласть щуке глотать хворого, умирающего пискаря, да к тому же еще и премудрого?
Через час или менее, смотря по качеству и количеству отравы, рыба делается пьяною, одурелою: выходит на мель,
всплывает на поверхность воды, кружится, мечется, тычется в берега, даже иногда выскакивает на них и особенно забивается в камыши и травы, где они есть.
Морской берег ночью! Темные силуэты скал слабо проектируются на фоне звездного неба. Прибрежные утесы, деревья на них, большие камни около самой воды — все приняло одну неопределенную темную окраску. Вода черная, как смоль, кажется глубокой бездной. Горизонт исчез — в нескольких шагах от лодки море сливается с небом. Звезды разом отражаются в воде, колеблются, уходят вглубь и как будто снова
всплывают на поверхность. В воздухе вспыхивают едва уловимые зарницы. При такой обстановке все кажется таинственным.
Неточные совпадения
Все минувшее, все, что было заглушено нынешними козацкими биваками, суровой бранною жизнью, — все
всплыло разом
на поверхность, потопивши, в свою очередь, настоящее.
Солнце, отраженное в гладкой
поверхности воды,
всплывало на морскую зыбь и слепило глаза.
Отмените, например, апелляционные и кассационные сроки — и перед вами хаос, перед вами бездна,
на поверхность которой наверное не
всплывет ни одного решенного дела!
Ни один, от старого до малого, не пройдет мимо реки или пруда, не поглядев, как гуляет вольная рыбка, и долго, не шевелясь, стоит иногда пешеход-крестьянин, спешивший куда-нибудь за нужным делом, забывает
на время свою трудовую жизнь и, наклонясь над синим омутом, пристально смотрит в темную глубь, любуясь
на резвые движенья рыб, особенно, когда она играет и плещется, как она,
всплыв наверх, вдруг, крутым поворотом, погружается в воду, плеснув хвостом и оставя вертящийся круг
на поверхности, края которого, постепенно расширяясь, не вдруг сольются с спокойною гладью воды, или как она, одним только краешком спинного пера рассекая
поверхность воды — стрелою пролетит прямо в одну какую-нибудь сторону и следом за ней пробежит длинная струя, которая, разделяясь
на две, представляет странную фигуру расходящегося треугольника…
Имя дано ей по ее свойствам: она любит плавать
на поверхности воды и часто ложится
на бок, блестя
на солнце несколько синеватою серебряною белизною, точно как будто
всплыла уснувшая рыбка.
Мы подходим к противоположному берегу. Яни прочно устанавливается
на носу, широко расставив ноги. Большой плоский камень, привязанный к веревке, тихо скользит у него из рук, чуть слышно плещет об воду и погружается
на дно. Большой пробковый буек
всплывает наверх, едва заметно чернея
на поверхности залива. Теперь совершенно беззвучно мы описываем лодкой полукруг во всю длину нашей сети и опять причаливаем к берегу и бросаем другой буек. Мы внутри замкнутого полукруга.
У страха глаза велики, говорит пословица, и почему же круглому, тупому рылу сома, высунувшемуся
на поверхность воды и быстро опять погрузившемуся, не показаться за человеческую голову, которая
всплывала на одно мгновенье?
Однако все это шевелилось где-то слишком глубоко, как это случается часто… Теперь, когда я вспоминаю весь этот эпизод, эти соображения меня трогают и разнеживают, но в то время я их почти не сознавал. Как будто они тихо
всплывали со дна души, но
на поверхности сознания появились уже значительно позже.
— Вот жизнь, — сказал старичок учитель. — В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, и сливается, и сжимается, и уничтожается
на поверхности, уходит в глубину и опять
всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез»…
— В середине Бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать Его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается
на поверхности, уходит в глубину и опять
всплывает. Вот он Каратаев, вот разлился и исчез. — Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты,] — сказал учитель.